Генри Каттнер - Назовем его демоном [= Зовите его демоном]
Ни один из взрослых не оглядывался, но всех томило предчувствие чего-то плохого.
Только дети — и даже тетя Гертруда не примыкала к их числу — сознавали полную ПУСТОТУ неверного дяди. Позиция ленивого, вялого, полубессознательного существа. Внешне он имел убедительный человеческий облик, как будто никогда не сосредотачивал свой голод под этой крышей, никогда не позволял своим мыслям крутиться в сознании детей, никогда не вспоминал о красных влажных празднествах, происходивших в другие времена и в других местах.
Теперь он испытывал насыщение. Переваривая, он стал излучать медленные дремотные волны, и все взрослые зевали и удивлялись — почему. Но даже теперь он был пустым, ненастоящим. Чувство, что он здесь никто, не покидало маленькие, острые, во все проникающие сознания, которые видели его таким, какой он есть.
3. Насытившийся едок
Позже, когда пришла пора ложиться спать, лишь Чарльз хотел говорить о дяде.
У Джейн было такое чувство, будто Беатрис немного выросла с начала дня. Бобби читал «Джунгли» — или притворялся, что читает, с огромным удовольствием рассматривая картинки с изображением тигра Шер Хана. Эмилия отвернулась к стене и делала вид, что спит.
— Меня позвала тетя Бетти, — сказала Джейн.
Она чувствовала молчаливый упрек.
— Я пыталась ускользнуть от нее так быстро, как только могла. Она хотела примерить на мне тот новый воротничок.
— О!
Извинение было принято, но Беатрис по-прежнему отказывалась говорить.
Джейн подошла к кровати Эмилии и обняла малышку.
— Ты сердишься на меня, Эмилия?
— Нет.
— Сердишься, я знаю. Но я ничего не могла сделать, дорогая.
— Все в порядке, — сказала Эмилия. — Неважно.
— Все сверкает и сияет, — сонным голосом произнес Чарльз, — как рождественская елка.
Беатрис круто повернулась к нему.
— Заткнись, Чарльз! — крикнула она.
Тетя Бетти просунула голову в комнату.
— В чем дело, дети? — спросила она.
— Ничего, тетя, — ответила Беатрис. — Просто мы играем.
Сытый, удовлетворенный, лежал ОН в своем гнезде. Дом стал тихим. Обитатели его заснули. Даже неверный дядя спал, ибо Руггедо был хорошим мимом.
Неверный дядя не был фантомом, не был всего лишь проекцией Руггедо. Как амеба тянет к еде псевдоподии, так и Руггедо увеличился и создал неверного дядю. Но на этом параллель кончалась. Ибо неверный дядя не был эластичным расширением, которое можно было бы изъять по желанию.
Скорее ОН — ОНО — было перманентной конечностью, как рука у человека. Мозг с помощью нервной системы посылает сигнал, рука протягивается, пальцы хватают — и вот она, еда. Но расширение Руггедо имело меньше ограничений. Оно не было постоянно связано законами человеческой плоти. Руку можно было отдернуть назад, а неверный дядя выглядел и действовал как человек, лишь глаза выдавали его.
Существуют законы, подчиняться которым должен был даже Руггедо. Естественные законы мира связывают его до известных пределов. Существуют циклы.
Жизнь мотылька-гусеницы подчинена циклам, и прежде чем кокон распадется, и произойдет метаморфоза, гусеница должна есть.
Изменение может произойти не раньше, чем придет время. И Руггедо не мог измениться теперь, раньше, чем закончится цикл.
Потом произойдет другая метаморфоза, как это уже бывало в немыслимой вечности его прошлого — миллионы удивительных мутаций.
Но в настоящее время он был связан законами идущего цикла. Расширение не могло быть изъято. И неверный дядя был его частью, а оно было частью неверного дяди.
Тело Скудлера и голова Скудлера.
По темному дому гуляли все не прекращающиеся, не затихающие волны насыщения, медленно, почти незаметно ускорявшиеся к той нервной пульсации алчности, что всегда следует за процессом пищеварения, завершая его.
Тетя Бетти повернулась на другой бок и начала посапывать. В другой комнате неверный дядя, не просыпаясь, тоже повернулся на спину и тоже засопел.
Искусство мимики было развито очень хорошо…
И снова был день — и пульс дома изменился и по темпу, и по настроению.
— Если мы собираемся в Санта-Барбару, — сказала бабушка Китон, — то сегодня я хочу отвести детей к дантисту. Нужно привести в порядок их зубы, а с доктором Гувером трудно договориться и насчет одного ребенка, не говоря уже о четырех. Джейн, твоя мама писала мне, что ты была у дантиста месяц тому назад, так что тебе идти не нужно.
После этих слов детей обуяла невысказанная тревога. Ни один из них не сказал ничего по этому поводу. Лишь когда бабушка Китон повела детей за ворота, Беатрис немного задержалась. Джейн стояла у дверей, наблюдая. Беатрис, не оглядываясь, протянула руку, схватила руку Джейн и пожала ее. И это было все.
Но ответственность была возложена.
Слова были не нужны. Беатрис дала понять, что теперь заботы передавались Джейн. Ответственность лежала на ней.
Джейн не осмелилась надолго откладывать дело. Слишком хорошо она осознала, каким тонким показателем процесса является все увеличивающаяся депрессия взрослых.
Руггедо снова начинал испытывать голод.
Она наблюдала за своими двоюродными братьями и сестрами, пока они не исчезли за перечными деревьями. Через некоторое время рокот троллейбуса сообщил о том, что надеяться на их возвращение нечего.
Тогда Джейн пошла к мяснику и купила два фунта мяса. Выпив содовой, она вернулась домой.
Здесь она почувствовала, как пульс ее ускорил свой бег.
Взяв на кухне кувшин, Джейн положила в него мясо и проскользнула в ванную. С ее ношей, и без всех других, добраться до чердака было трудно, но она все же добралась. В теплом молчании, царившем под крышей, она остановилась и ждала, почти надеясь на то, что тетя Бетти снова позовет ее. Но ничьих голосов слышно не было.
Простой механизм предстоящих ей действий делал страх не таким острым. Кроме того, ей едва исполнилось девять. Но на чердаке было темно.
Балансируя, Джейн прошла по балке и шла так, пока не достигла планки-мостика.
Ступив на него, она ощутила вибрацию под ногами.
Раз-два — вот халва,
Три-четыре — заплатили,
Пять-шесть — можно есть,
Семь-восемь…
Два раза у нее не получалось, но в третий — удалось. Нужно было освободить мозг от конкретных мыслей. Она пересекла мостик, свернула и…
В этом месте было сумрачно, почти темно… Здесь пахло холодом и сыростью подземелья. Безо всякого удивления она поняла, что находится глубоко внизу, возможно, под домом, а, может быть, и очень далеко от него. Но она принимала такую возможность, как и все остальные чудеса.
